одета: светло-синие джинсы в дырку, светло-сиреневая футболка, кофта молочного цвета и черная кожаная куртка, туфли на каблуках;

Суббота. Выходной день. Все куда-то спешат, торопятся, боятся опоздать. А я иду, шагаю в неизвестность,  размеренно, словно считаю ворон вокруг. Ищу номера домов. Двести тридцать пятый, двести тридцать седьмой…  идти трудно, словно ветер сбивает меня с пути. Я держу в руках бумажный пакет, держу крепко, словно там – самое дорогое, что у меня есть. Книга и коробка печенья. Возможно, сухого, возможно, в нескольких местах обгорелого, но сделанного собственными руками.

Мир вокруг нас меняется, меняемся мы. Я становлюсь другой, не похожей ни на кого вокруг. И глаза, те, что вижу три раза в неделю, вызывают то ярость, то злость, то страсть, то испуг. Я вхожу в помещение, взглядом шерстя углы. Я ищу, ищу, а, найдя, прячу взгляд под длину ресниц. А потом я смеюсь, говорю, старясь забыть этот темно-янтарный цвет. Я целуюсь с другим, наматывая нервы, его и свои, на доски из половиц. А ночами, глотая таблетки, говорю себе: «Дура, дура», и ногти впиваются в кожу сильно, аж до крови. Я ловлю твое слово, каждое, каждое. л.ю.б.о.е. только ты ничего не знаешь. Хочешь мое сердце? Оно же твое, лови. Но нет, я же, как тень по каждому твоему следу, любой бы сыщик позавидовал. Ты не видишь, как я за тобой слежу. А подруги смеются, когда я очередной раз закусываю губу, когда мы так случайно прикасаемся взглядом.  Но никто, никто не знает, что я о тебе пишу.
И вот я иду к твоему дому, чувствуя, как сердце рвется наружу. Ноги сгибаются, отказываясь дальше идти. Пару раз я уже разворачивалась и шла обратно, и лишь взгляды прохожих… нам с ними по одному пути. Вот он, облезлый, страшный. Я бы даже сказала, что он не жилой. Я боялась, что эта записка меня приведет не к тебе. Я дрожала от холода, от нетерпения, от испуга. Я боялась шагнуть, упасть или рассыпаться по своей вине. Какой этаж? Какая квартира? Четыре, пятнадцать. В уме расплываются цифры. От нуля до девяти, их только десять, а мне казалось, будто вся математика мне формирует шифры. Звоню, дрожит рука, откашливаюсь, что-то шепчу. Мне нужно успокоиться, но вместо этого я чувствую свое сердце в горле. А что, если это не тот дом, не та квартира, не тот адрес. Хватит! Молчи! Все это после, после.
защелка.
открытая дверь. и он без майки на входе.

Черт! Надо не забывать дышать! Я вспоминаю о том, что мире существует что-то, кроме него, кроме его глаз и этой уже родной щетины. Вспоминаю о том, что в мире есть кислород. Вдыхаю. Жадно. Сердце предательски колотится. Я молчу, смотрю прямо в глаза, но не вижу в них ничего, ничего своего. Пара секунд – и он отворачивается, идет обратно в глубь квартиры, из которой исходит непонятный смрад. Я стою ошарашенная, не знаю, как расценивать это поведение. Он не хочет меня видеть? Тогда почему не закрыл дверь перед моим носом?
Сразу куда-то исчезла вся приподнятость настроения, вся любовь и тяга к жизни. Меня окутала тоска, и я уже поглядывала обратно на пошарпанные временем ступени – верный признак моего бегства. Но мне совершенно не хотелось уходить. По крайней мере… по крайней мере я должна была вернуть то, что не было моим. Я шагнула в темноту коридора, и зацементированный воздух ударил в ноздри, как поджидающий из-за угла маньяк. Я закрыла скрипучие двери, но так и нашарила дверного замка. Огляделась. Это было что-то типа дряхлой коммуналки. Длинный коридор с ответвлениями на комнаты. Сколько лет этому дому? Я не была уверена, что нахожусь на территории Америки. Я словно перенеслась куда-то в восточную Европу, куда-то за рамки понимания. Пара шагов – и я уже натыкаюсь на что-то, стоящее у стены. Велосипед. Отпрыгиваю назад и задеваю какой-то железный тазик. Да что ж такое. Наконец, достигаю комнаты. Тусклый свет проникает внутрь сквозь грязные окна, на подоконнике стоят в ряд шесть бутылок от разного вида спиртного. А он… он сидел на не заправленном диване, обхватив голову руками и страдая, как видимо, от депрессии и похмелья.
- Про…фессор Хикс, - начинаю я и понимаю, что горло пересохло хуже пустыни Сахары. И куда подевалась вся моя беззаботность? Вся жизнерадостность и та легкость, которая присутствует во мне в колледже. Нет, подевалась куда-то, исчезла без следа. – Я тут книгу Вашу принесла… - чувствую себя глупо, очень глупо. Может, не надо было? Дурная затея, Рэйв, дурная. – И печенье, - в последний момент выдохнула я. – Оно, конечно, подгорело, в нескольких местах, - я достала из пакета печенье и пожала плечами. – Я не умею печь, всегда у меня всякая дрянь выходит, - все, теперь меня не заткнуть. Может, это от нервов? – Так что, оно скорее всего черствое и совершенно несъедобное. Зачем я его вообще принесла, - тихо добавила я, - ну, его, если что можно будет выкинуть, не проблема, я ведь всего лишь утро на него потратила, ерунда. – без капли обиды продолжила, - ну и книгу. Или я это уже говорила? Да. В общем. Ее я тоже принесла. Мне помогло. Спасибо. – я протянула толстый фолиант мужчине, но в последний момент передумала и просто положила ее на тумбочку, стоящую рядом со мной. И случайно задела недопитую бутылку с пивом. Бутылка сдвинулась и со смачным звоном в дребезги разбилась об пол, извергая на свет божий свое содержимое.
- Вот черт! Простите, мне… очень неловко… вот дура. Я сейчас все уберу, только скажите, где можно взять тряпку. И веник. И савок. В общем… все это.

Он протягивает руку, что-то говорит, а мне стыдно. Очень стыдно. Он просит отдать «свое печенье». Дура, какая дура. Злится. Наверно на меня. И я злюсь. На себя. Хочу все исправить, а лучше – вернуть все назад. Все должно было быть по-другому. Совершенно. Кардинально. Я протягиваю коробку и на миг касаюсь его руки. Тело кинуло в дрожь, затем в жар, обдало током, и, в конце концов, – ледяной водой. Отдергиваю руку, чувствую что-то теплое в груди и внизу живота. Встречаюсь с ним взглядом и снова опускаю глаза. Хмурюсь. За такое я бы себя взашей выперла за двери. Бормочу что-то, что пойду найду веник. Выхожу из комнаты и понимаю, что задыхаюсь. Только бы не упасть в обморок, только бы не упасть. Повторяю, как мантру, как заклинание. Иду дальше по коридору. Чудом не задеваю дальнейший скарб из хлама. Захожу на кухню, упираюсь руками в липкую столешницу и чувствую, как подкашиваются ноги. Возьми себя в руки, тряпка, злюсь я. Тряпка. Я сюда пришла за тряпкой. Осмотрелась. Конечно, ничего искомого в поле зрения не обнаруживаю. Залезаю под умывальник. От меня в испуге разбегаются тараканы. Кажется, к ним давно никто не наведывался. Сметаю рукой паутину, нахожу старую, потрепанную временем щетку с длинной ручкой. Сойдет. Вместо совка беру небольшой кусок картона. В следующий раз нужно будет принести сюда нормальные уборные принадлежности, думаю я, не соображая, что следующего раза может и не быть. По пути обнаруживаю какую-то старую майку. Беру ее и тащу в ванную. Смачиваю водой. Кран открывать не пришлось. Он итак течет. Возвращаюсь в комнату. В голове больше нет мыслей, пустой чердак. И только руки так предательски дрожат. Не смотрю на него. Мне надо чем-то занять руки и голову. Начинаю собирать осколки, аккуратно, чтобы не порезаться. Остатки сметаю щеткой. И сама не замечаю, как начинаю убирать дальше. Мозг отключается от действительности…
Так нельзя. Нельзя врываться к кому-то без приглашения. Нельзя нарушать покой. Многого нам нельзя делать в жизни. Но мне плевать. Мне осталось недолго. Я не хочу сожалеть о том, чего не сделала. Из-за глупости. Из-за страха. Еще из-за чего-нибудь. Мне некогда сожалеть. Это согревает душу, вселяет в меня надежду, возвращает к жизни. Пусть думает, что хочет, я видела себя на операционном столе шесть месяцев спустя. И дела у меня, мягко говоря, были неважными. Я умирала там, в абсолютно стерильной комнате. Я слышала, как пищал аппарат, считывающий мой пульс.  Мое сердце перестало биться. Так что… эти шесть месяцев – все, что у меня есть.
Встаю с колен, оборачиваюсь, смотрю в его усталые глаза, сжимаю губы и прищуриваюсь. Мой взгляд скользит мимо, останавливается на грязных окнах. Улыбаюсь. Вся неуверенность исчезает без следа. Стягиваю туфли и опускаю ноги на только что вымытый пол. Не идеально. Но лучше, чем было.

– Здесь мало жизни, - говорю я. Кидаю тряпку в таз. Откуда он тут? Я ли нашла его, или он? Не имеет значения. Подхожу к окну. Мимо него. Чувствую запах алкоголя и пота. Но мне все равно. Сметаю пыль с пустого места на подоконнике. Забираюсь. Со второй попытки. Пытаюсь дотянуться до форточки. Нащупываю засов, тяну, но безрезультатно. Его никто не трогал как минимум лет двадцать. Наконец, железка поддается и слышится звонкое «тук». Открываю окно, внутрь пробирается свежий воздух. Сразу становится прохладно. Я спускаюсь с подоконника. Довольная, но меня начинает трясти от холода. Не обращаю внимания. Мне сейчас ничего не страшно. Я в своей стихии. И пусть он злится. Мне сейчас все равно. Я сейчас просто счастлива.

расскажи мне о том, как противен дождь в декабре.
расскажи, как страшно идти домой в темноте.
расскажи о памяти прошлых жизней.
для меня это запах костра и цветущие вишни.
расскажи, как пресно просыпаться с чужими.
уходить рано утром и в душе хранить одно только имя.

Я знала, чего ожидать. Знала, к чему приведет моя инициативность. Знала, чувствовала, но все-таки не остановила сама себя. Я знала, что злю и раздражаю его. Что мне не место в его квартире, в его доме, в его сердце. Знала, что ничего не добьюсь. Ровным счетом ничего. Кроме всеобъемлющей пустоты. Абсолютный ноль. Минус двести семьдесят три по Цельсию. Грубый голос. Хоть какая-то эмоция. Все же лучше безразличия. Так почему же я обижаюсь? Глупая. Его глаза на миг оказываются так близко. Его руки на несколько секунд касаются меня. Холодные. Безжизненные. Наш первый тактильный контакт за все время знакомства. Он никогда мне касался меня. А я никогда не позволяла себе такого с ним. Мне становится дурно только от одной мысли о такой близости. Еле подавляю желание броситься ему на шею. Глупо. Хочется как-то вернуть к жизни этого застрявшего в серых буднях человека. Я хочу, мне нужно. Ведь у меня мало времени. Моя вспышка не показала ничего конкретного. Умру на хирургическом столе? Что ж, пусть. Только бы не в одиночестве. Тогда у нас с ним еще меньше времени, чем хотелось бы.
Неловко. Его слова смущают меня. Неужели он и вправду переживает за меня? Или просто не хочет нарушать собственный покой? Впрочем, он будет прав в обоих случаях. Натягиваю на плечо съехавшую кофту. Прячу глаза. Мне стыдно. Только теперь мне стало стыдно. За то, что приперлась сюда без спроса, за то, что нарушила привычный лад его жизни. Мне было больно видеть его в таком состоянии. Я хотела лишь научить его жить, но вот только ему не нужна была моя помощь.
Я уже хотела открыть было рот, чтобы сказать, что у меня нет родителей. Что у меня, собственно, никогда уже нет. Кроме него. Но я промолчала. Какое ему дело до моих проблем. Я молча кивнула и пробормотала что-то вроде: «Извините, что побеспокоила, мне, наверно, и правда, пора». Наверно, мое выражение лица и настроение кардинально изменились, так как он на миг остановился на мне взглядом. Это был едва ли не самый долгий зрительный контакт. Пытаюсь улыбнуться. Выходит криво. Разворачиваюсь. Не смотрю на него. Слишком стыдно и больно. По пути автоматически сметаю с полки мятый бумажный пакет из-под печенья. Сминаю в руке, но не имею сил выбросить его в мусор. Он станет для меня алтарем, как все это время его книга. Буду молиться каждую ночь за подобный подарок. Глупая. Глупая. Глупая.
Выходя из комнаты спотыкаюсь о какой-то хлам. Совершенно забыла о бардаке. Что-то падает со звоном на пол. В темноте коридора не понятно, что это.
- Простите, - голос кажется мне глухим и почти не слышным, похожим больше на шелест сухих осенних листьев, чем на членораздельную речь. Хочется провалиться сквозь землю. На меня это не похоже. Черт, Киан Хикс, какого хрена ты со мной делаешь?! Уже решаю, что на завтрашнюю лекцию к нему не пойду. А ведь я с самого первого дня не пропускала ни одной. Может, нам лучше больше вообще не видеться. Но мои мысли прерывает его голос. И я снова забываю, что такое дышать.